В (условной) «большой четверке» французского постструктурализма у Жана Бодрийяра особое, фактически «неуместное» место – что, с точки зрения фирменных постмодернистских сдвигов, различий и неопределенностей, можно счесть за серьезное преимущество.
Если Фуко, Делёз и даже Деррида в конечном итоге вписались в те или иные академические институции и были признаны мировым интеллектуальным сообществом, то Бодрийяр – как будто специально отыгрывая свою излюбленную роль провокатора-трикстера – делал всё от него возможное, чтобы по максимуму отличаться от себя-прежнего и всякий раз «предавать» свою пёструю и переменчивую фанбазу.
Называемый циником, нигилистом и элитистом, даже «Уолтом Диснеем современной метафизики», сперва (скрепя сердце) принятый ангажированными интеллектуалами за своего, позже он был предан анафеме за свои ироничные выступления по поводу войн в Югославии и в Ираке, поначалу признанный у художественной элиты, он вскоре был раскритикован богемой за разоблачение дутых симулякров современного арт-рынка, начинавший как подкованный в структурализме марксист, по ряду своих последующих позиций он вполне мог сойти за своего даже и в «правых» кругах.
Словом, наследие Бодрийяра демонстрирует одно парадоксальное постоянство, а именно постоянство непостоянства, устойчивость (само)различения и ускользания от вчерашнего образа самого себя. А раз так, то в некотором смысле справедливо сказать, что если и был человек, в области философии персонифицировавший главные парадоксы постмодернистской эпохи, то этого человека звали Жан Бодрийяр.
19 октября
